Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
Он поднял его из пыли и поцеловал. Ион колотил его ногами в живот.
— Вот бешеный!
— Господи, что вы с ним сделали? Бедный мальчуган!
Думитру возразил с некоторой обидой:
— Почему бедный? Выпил, как большой!.. «Барашек», ну-ка, скажи барышне «целую руку». Скажи, сколько ты выпил?
Ион ухватил за хвост собаку, которая вертелась около него, и дергал что было сил. Собака зарычала, вырвалась и убежала.
Ион повалился на землю вверх ногами.
В ответ раздался дружный смех.
— Ну-ка, веди его сюда! — крикнула Войка. — Мы на него полюбуемся.
— Войка, да ведь он заболеет.
— Ничего с ним не будет! Идите сюда!
Ион нашел посреди двора скомканную бумагу. Он подбрасывал ее с такой силой, что, теряя равновесие, падал на спину, снова поднимался, шатаясь, делал несколько шагов, опять подбрасывал бумагу и падал. И так несколько раз, вызывая общий смех. Он взмок, покраснел, внезапно закричал, упал на землю и забился в судорогах…
Войка подбежала, чтобы поднять его.
— Думитру, ты ведь погубишь мальчика, совсем погубишь!
— Да не умрет он, барышня, от такого пустяка! Он крепкий, как кремень. Ну, выпил малость… окосел!
— Это же безумие! Бедное дитя! Ну, как тебе объяснить, что ты его губишь, ведь из него дурачок вырастет! Плакать хочется, так его жаль! Я думала, ты его больше любишь!
— Да ничего, барышня, ничего с ним не будет. Пусть привыкает… У нас в деревне так принято! Вы думаете, у нас так, как у вас в городе?
— Перестань! Замолчи! Постарайся прийти в себя… Разве ты не видишь, как ему плохо?
Войка придерживала мальчика, а Ион, мучительно напрягаясь, отдавал обратно все, что выпил. Он был почти без сознания, и женщины, прибежавшие на помощь, брызгали на него водой. Мужчины, потерявшие всякий интерес к происходящему, спокойно беседовали, стоя в стороне.
Думитру смотрел на сына, в недоумении почесывая затылок.
— Что ему дать, барышня? Вот ведь! Из-за капли ракии! Там и полного стакана не было! Что ему дать?
— Не знаю… Может быть, липового чаю?
— Дайте ему чаю.
И Думитру ушел, не глядя на мальчика, ничем не выдавая своего волнения. Он присоединился к остальным мужикам.
Войка сказала, посмеиваясь:
— Поглядите-ка на Иона!
Она подняла его руку и отпустила. Рука упала, как плеть. Ион лежал неподвижно с закрытыми глазами, его рот был судорожно сжат.
Несколько дней он был болен, у него была высокая температура, тело ломило, он горестно плакал, просыпаясь, и с трудом поправлялся. Несмотря на мой бдительный надзор, ему давали зеленые сливы, брынзу, чтобы доставить радость…
XXIX
— Вот, барышня, к примеру, сломается что-нибудь или сам ударишься, починишь сломанное, пройдет ушиб, а след все равно останется. Так и у меня на сердце: смеюсь и сама удивляюсь; плачу и сама удивляюсь… вот я дома, со своим благоверным, а все надеюсь, что боль пройдет, ан нет! Ничего-то на свете мне не нужно, хочется лечь на землю и плакать… пока слезы все не выльются, — будь они неладны, все глаза выжгли… Вот я себе и говорю: конец мне пришел, ведь даже если я всю воду из колодца выпью, все равно не смогу погасить огонь в душе.
— Не плачь, Войка, хватит плакать. Ты ведь совсем недавно вернулась. Вот увидишь, пройдет несколько дней, и оба вы обо всем позабудете и заживете по-старому. Ведь раньше ты еще больше плакала.
— Все напрасно… Конец всему: залатанную любовь можешь на дорогу выбросить. Он увидел, что и без меня проживет, что девки за ним бегают… Теперь, как ни старайся, ничего хорошего не выйдет; землю-то он мне дать не захотел… А земля так и стоит у меня перед глазами: столько я на нее глядела и так о ней мечтала, что, как глаза закрою, так и вижу всю ее, каждую травинку пересчитать могу…
Войка закрыла свои большие, от возбуждения и слез блестящие глаза:
— Сына-то он с другой прижил, может, и теперь о ней думает, я для него — не то, что раньше. Вот я с некоторых пор и думаю: уехать бы мне в город, все бросить, наняться прислугой, может быть, к вам, да и позабыть о доме, о земле, о нем и о себе. — Войка пристально посмотрела на меня и прошептала: — Да, видать, одна только смерть меня успокоит… И еще вот я о чем думаю: найти бы цыганку, что грех великий совершила, и… видите мои руки?.. Схватить бы ее за горло и держать, пока глаза у нее не лопнут…
— Войка, не говори так.
— Да ведь, барышня, меня бы и суд помиловал, и господь бы не покарал, потому что мой грех неизмеримо меньше ее греха, и я бы только поступила по справедливости…
Пришел Ион. На нем была одна рубашка, которая туго обтягивала его плотно сбитое тело. Он тащил за хвост несчастного кота…
— Мама! Есть!
Он подошел к Войке и с трудом взобрался к ней на руки. Кот с силой рванулся и убежал. Ион засмеялся:
— Мама! Киса!
Войка взглядом указала на него:
— Он меня мамой зовет!..
— Войка, ты ведь его уже любишь! Целуешь все время…
— Уж и не знаю! Иной раз кажется, — люблю, когда он возле меня; а как увижу его во дворе да вспомню, чей он сын… глаза бы мои на него не глядели! Так бы и стукнула головой оземь! А все-таки жалею мальчишку… Что он понимает?
— Мама, есть!
Войка встала и пошла за ним, пожимая плечами и как бы говоря: ну, что с ним поделаешь?
Как исхудала бедная Войка! Как часто сидела, думая свою думу, напряженная, глубоко ушедшая в печальные мысли.
Из дома послышался звонкий смех и радостные крики. Ион выбежал во двор с корзинкой в руках. Войка следовала за ним, смеясь и делая вид, что собирается его поймать.
— Ловите его, барышня, держите его!
Ион обессилел от смеха, сел на землю и прикрыл корзину руками.
— Нету! Собака съела!..
— Ах ты, воришка! — и Войка нагнулась и звонко расцеловала мальчика. Потом подбросила вверх, как пушинку. Ион кричал от восторга.
Теперь они сидели на земле и играли. Войка покусывала его, а он хохотал и катался по земле. Когда она оставляла его в покое, он вскакивал, хватал ее за платье и старался укусить. Тогда Войка снова набрасывалась на него, а Ион, раскрасневшись, смеялся еще громче. В конце концов Войка встала, поправила платье, отряхнулась от пыли и сказала:
— Ну, хватит. Сейчас придет отец и увидит, что мамалыга не готова!
Но Ион, разыгравшись, не
